Поиск по творчеству и критике
Cлова начинающиеся на букву "И"

1. Голубкова А.А.: Критерии оценки в литературной критике В.В. Розанова. 1. 3. 4. Розанов и Аполлон Григорьев

Входимость: 1. Размер: 6кб.

Часть текста: над мыслью». Сравнивая Григорьева с Белинским, Розанов отмечает, что Григорьев был осторожнее в суждениях и дальновиднее Белинского. Однако это не личная заслуга критика – просто изменилась эпоха, накопился новый «опыт фактов и психического развития». Белинский понимал все, что было в его время, Григорьев и Страхов же, которых Розанов объединяет, поняли и разобрали только то, чего в их время было с избытком, значит, им была доступна ограниченная часть русской действительности. Такая оценка критического наследия связана с тем, что в это время (1898) у Розанова изменились основные принципы построения критической концепции. Именно поэтому ранее очень важные для Розанова фигуры Аполлона Григорьева и Страхова уходят на второй план, а на первом оказываются Белинский и «страстный», то есть стихийный, Добролюбов. В статье «К 50-летию кончины Ап. А. Григорьева» (1914) Розанов снова возвращается к своей первоначальной оценке и называет Григорьева «самым вдумчивым и самым глубокомысленным из наших литературных критиков». Его идеи представляются Розанову истинными. Наиболее важными его статьями Розанов считает «О правде и искренности в искусстве», «Критический взгляд на основы, значение и приемы современной критики искусства», «Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина», «Развитие идеи...

2. Иван Коневской. Мудрое дитя

Входимость: 1. Размер: 17кб.

Часть текста: ожесточенной сознательностью своих поступков. Он был дитя, но сам видел вторым я эту свою детскость, наблюдал себя, изучал на самом себе, как чувствуют в те дни, когда «новы все впечатленья бытия». Он словно не жил, а смотрел на сцену, где главным актером был сам же, словно не действовал под влиянием страстей, а проделывал над своей душой различные опыты. К нему можно применить его стих: К нам выплыл он пытателем в ладье. И вся первая поэзия Ив. Коневского, его Juvenilia, которым суждено было остаться единственным образцом его творчества, — есть ожидание, предвкушение, вопрос: Куда ж несусь, дрожащий, обнаженный, Кружась как лист под омутом мирским? Коневской вовсе не был литератором в душе. Для него поэзия была тем самым, чем и должна быть по своей сущности: уяснением для самого поэта его дум и чувствований. Блуждая по тропам жизни, юноша Коневской останавливался на ее распутьях, вечно удивляясь дням и встречам, вечно умиляясь на каждый час, на откровения утренние и вечерние, и силясь понять, что за бездна таится за каждым мигом. Эти усилия у него обращались в стихи. Вот почему у него совсем нет баллад и поэм. Его поэзия — дневник; он не умел писать ни о ком, кроме как о себе — да, в сущности говоря, и ни для кого, как только для самого себя. Коневскому было важно не столько то, чтобы его поняли, сколько, — чтобы понять самого себя. Он сам признается: И всегда не хотел я людей, Я любил беспристрастный обзор Стен, высот и степных областей, Величавый, игривый узор. Поэзия Коневского прежде всего — раздумья. Философские вопросы, которыми неотступно занята была его душа, не оставались для него отвлеченными проблемами, по просочились в его «мечты и думы», и его стихи просвечивают ими, как стебельки трав своим...

3. В.Ф. Ходасевич. "Некрополь". Гумилев и Блок

Входимость: 1. Размер: 30кб.

Часть текста: из-под влияния Брюсова, воображал себя глубоким, последовательным врагом символизма. Блок был мистик, поклонник Прекрасной Дамы, - и писал кощунственные стихи не только о ней. Гумилев не забывал креститься на все, церкви, но я редко видал людей, до такой степени неподозревающих о том, что такое религия. Для Блока его поэзия была первейшим, реальным духовным подвигом, неотделимым от жизни. Для Гумилева она была формой литературной деятельности. Блок был поэтом всегда, в каждую минуту своей жизни. Гумилев - лишь тогда, когда он писал стихи. Все это (и многое другое) завершалось тем, что они терпеть не могли друг друга - и этого не скрывали. Однако, в памяти моей они часто являются вместе. Последний год их жизни, в сущности, единственный год моего с ними знакомства, кончился почти одновременной смертью обоих. И в самой кончине их, и в том потрясении, которое она вызвала в Петербурге, было что-то связующее. Мы с Гумилевым в один год родились, в один год начали печататься, но не встречались долго: я мало бывал в Петербурге, а он в Москве, кажется, и совсем не бывал. Мы познакомились осенью 1918 г., в Петербурге, на заседании коллегии "Всемирной Литературы". Важность, с которою Гумилев "заседал", тотчас мне напомнила Брюсова. Он меня пригласил к себе и встретил так, словно это было свидание двух монархов. В его торжественной учтивости было нечто столь неестественное, что сперва я подумал - не шутит ли он? Пришлось, однако, и мне взять примерно такой же тон: всякий другой был бы фамильярностью. В опустелом, голодном, пропахшем воблою Петербурге, оба голодные, исхудалые, в истрепанных пиджаках и дырявых штиблетах, среди нетопленого и неубранного кабинета, сидели мы и беседовали с непомерною важностью. Памятуя, что я москвич, Гумилев счел нужным...