Глава IX
С утра следующего дня я должен был начать исполнять свои обязанности, как триумвир по восстановлению храмов. Моими коллегами были назначенные раньше: сенатор Авл Альбин Камений, которого предложил Флавиан, и полуримлянин, полугерманец Сегест Висургий, ставленник Арбогаста, к которым, по совету Гесперии, я и отправился для знакомства.
Камений был уже не молод, хотя до сих пор ничем не сумел выделиться, так как постоянно был в числе того меньшинства сенаторов, которое не одобряло мер, принимаемых последним императором. Он жил уединенно, в простом двухэтажном, истинно римском доме, где не было затей новейшего времени, но были соблюдены все обычаи доброй Диоклециановой {Диоклетиан - римский император (274-305 гг.).} старины. Меня провели в таблин к хозяину, и я увидел благообразного старика, несколько похожего на изображение императора Гальбы.
После первых приветствий <Камений> сказал мне:
- Наше дело правое. Христиане, пользуясь потворством императоров, захватили здания и земли, которые с незапамятных времен составляли собственность священных храмов. Имущество богов разграблено, святилища их осквернены знаком креста и разными богохульными изображениями. Мы не хотим ничего чужого, пусть христиане владеют тем, что они сами создали, пусть в их обладании остаются храмы, которые они сами построили, и вещи, которые они сами приобрели. Но украденное у нас должно быть возвращено. Если нечестно красть для собственных нужд, насколько постыднее воровать, прикрываясь именем бога!
Я тогда вполне согласился с доводом сенатора и сказал ему, что буду действовать всецело в его духе. Прощаясь со мной, он заметил:
- Ты - племянник Авла Бебия; я хорошо знал старика в прежние годы. Он был истинный Римлянин и всегда твердо отстаивал правду. В этом отношении следуй по его стопам!
Совершенно иным человеком оказался Сегест. Это был грубый воин, говоривший по-латыни с невероятным выговором и, по-видимому, необыкновенно гордый полученным им поручением. Он жил в караульне местной когорты вигилей, так как своего дома у него не было. Комната его была по возможности обставлена роскошно, то есть в ней были наставлены без порядка разные статуи, вазы и дорогие ложа. Несмотря на утренний час, я застал Сегеста за кубком вина, и он, кажется, даже не понял, зачем я к нему пожаловал.
Когда вполне выяснилось, кто я, Сегест заговорил со мной покровительственно, как старший с подчиненным.
- Мы свое дело сделаем, - сказал он, - и я надеюсь, что ты нам тоже поможешь. Не давать пощады этим смиренникам и лицемерам! Мне Арбогаст дал в помощь всю когорту, стоящую в этом доме. Мы по кускам разнесем этих христианских агнцев и вздернем на крест их служителей. Надо показать римским бездельникам (так Сегест называл граждан Города!), что мы не собираемся шутить.
Сегест непременно хотел, чтобы я выпил у него кубок вина, и лишь с большим трудом я освободился от этого воина.
Возвратившись в виллу на Холм Садов, я застал в доме целый переполох. Оказалось, что император перед своим отъездом в Медиолан, который был назначен на следующий день, решил сделать великую честь Гесперии и объявил, что пожалует к ней обедать. Рабы бегали взад и вперед, приводя в порядок комнаты; другие были разосланы по всему Городу с приглашениями; третьи помогали поварам на кухне. Сама Гесперия казалась крайне озабоченной, и от нее я мог добиться лишь совета одеться как можно более торжественно для встречи императора.
Видя, что дома мне не найти покоя, я отправился в термы Диоклециана, где и провел с приятностью время до вечера среди мраморных палат, в беспрерывно сменявшейся толпе посетителей.
Вторично вернувшись домой, я нашел дом внезапно преображенным. Вилла Гесперии всегда изумляла изяществом и богатством своего убранства, но теперь она как бы преобразилась. Тысячи цветов развеивали свои благоухания. Редкие треножники и лампы, великолепнейшие ковры и занавески, множество различных роскошных предметов было принесено откуда-то из кладовых. Мне показалось, что роскошь виллы в этот день многим превосходила роскошь Палатинского дворца.
Гесперия показала мне список приглашенных. С императором должны были прибыть Арбогаст, комит Арбитрион, Левкадий, рационалий Африки, юный Симмах, сын знаменитого оратора, и еще несколько знатных лиц. Гесперия со своей стороны позвала Флавиана, моих коллег Камения и Сегеста, юношу Гликерия (присутствие которого мне показалось лишним), Маркиана, нескольких сенаторов, друзей ее покойного мужа. Стол в триклинии был приготовлен для восемнадцати человек, так как император выразил желание обедать в самом тесном кругу.
Первыми прибыли, конечно, гости Гесперии, которые, согласно с правилом, не должны были являться позже императора. Все чувствовали себя как-то натянуто, и даже Флавиан, как казалось, был несколько смущен. Гликерий, который вообще держал себя со мной очень развязно, сказал мне, указывая на него:
- Наш старик-то струсил! Одно дело говорить, что император - кукла в его руках, другое, - что эта самая кукла в любое время может отправить его на отдаленный остров за..., а то и лишить головы.
В этих словах мне послышалось что-то похожее на голос покойного Юлиания, и я опять подумал, что все прошлое оживает вокруг меня! Неужели так мала человеческая жизнь, что в ней одному человеку дважды приходится переживать одно и то же!
Шум у двери скоро известил нас о прибытии гостей. Сначала появились сенаторы, которых Гесперия благодарила за честь, оказанную ей посещением. Потом нарочно для того назначенный раб со всех ног прибежал сказать, что показались носилки императора и его приближенных. Гесперия и Флавиан столь же стремительно поспешили на порог, чтобы приветствовать его святость. Мы же почтительно столпились в атрии, ожидая появления высоких гостей.
Послышалось бряцание копий: то стража размещалась у входа. Потом неспешной походкой, немного прихрамывая (так как он страдал подагрой), вошел к нам, впереди всех других, одетый в простую белую тогу, тот самый бодрый и чистенький стареющий человек, которого мы признавали за Августа. Громкими криками приветствовали его появление, и Евгений, уже привыкший к преклонению, небрежно отвечал нам на эту овацию. Шедший рядом с ним Арбогаст орлиным взглядом осматривал все углы комнаты, словно опасаясь, что где-нибудь спрятан злоумышленник.
масло.} отражались в ее блестящих украшениях. Она проводила императора и его спутников в большую экседру, {Экседра - гостиная в богатых домах.} где были приготовлены прохлаждающие напитки и поставлено единственное ложе - для Августа. Но Евгений, заметив это, сказал добродушно:
- Пусть принесут ложа, и все садятся. В этом доме я - как друг, и хочу, чтобы все себя держали просто.
Потом лукаво добавил:
- Ведь я не забыл, что не так давно еще был сам простым писцом.
Рабы опрометью бросились исполнять повеление, и скоро все присутствующие расселись в кружок, и только один Арбогаст остался стоять во весь свой исполинский рост.
- Мы рады быть у тебя, - начал Евгений, обращаясь к Гесперии, - так как много знаем о твоем усердии и преданности нам...
Но после этих слов Евгений тотчас же оставил торжественные обороты речи и продолжал запросто:
- Ведь мы с тобой обменивались письмами, когда я был квестором, {Квестор - следователь по уголовным делам.} и ты тогда писала от лица императора Максима. Помнишь это?
Надо сказать, что напоминание было весьма неудачно, потому что всем хотелось забыть оба события: и то, что Август, которого мы почитали, занимал ему недостойную, скромную должность, и то, что наша Гесперия служила тирану Галлий. Однако всем приходилось делать вид, что они крайне довольны речью императора, и Гесперия ответила:
- Могу ли я забыть, твоя святость, что имела счастие вступать с тобой в такие отношения?
- Э, нет! - остановил резко Евгений, - мы здесь все свои, так что не называй меня святостью: мне это имя не подходит.
И так, в течение всего времени, что делались последние приготовления к обеду и что длилась наша беседа, или, вернее, пока присутствующие почтительно отвечали на вопросы императора, он пытался отклониться от всякого почитания и заставлял нас держать себя с ним запросто, что, впрочем, плохо удавалось.
Вскоре тягостное положение было прекращено тем, что все перешли в большой триклиний и заняли места за столом, причем бросалось в глаза, что среди семнадцати мужчин была лишь одна женщина, сама хозяйка дома. Император, разумеется, был помещен на самом почетном месте, где по <обеим> его сторонам сели Гесперия и Арбогаст. Поблизости разместились другие знатные лица, но и мне на этот раз было указано место довольно почетное, где рядом со мной оказался Гликерий.
Начался довольно скучный обряд торжественного обеда, который в свое время занимал меня, когда я был еще неопытным юношей, но который теперь казался мне прямо нестерпимым. Подавались разные исхищренные блюда, на сцене сменялись флейтистки и мимы, но долгое время беседа не налаживалась: гости не смели говорить откровенно в присутствии императора, а Евгений все старался держать себя, как простой гражданин.
Понятно, однако, вино сделало свое дело, так как всем приходилось пить немало, и с самого начала, по древнему обычаю, было выпито за здоровье императора столько кубков, сколько содержится букв в имени Eugenius. Хотя я и старался соблюдать всю возможную воздержность, я сам чувствовал, что в голове моей шумит, и невольно значительно повышал голос, как и другие собеседники.
Естественно, разговор перешел на предстоящую войну, и все наперерыв высказывали полную уверенность, что император одержит легкую победу над неосторожным Феодосием.
- Из кого это он наберет себе войска! - спрашивал комит Арбитрион. - Не из грекулов же! А весь этот сброд готов, персов, арабов, сарматов, которые не понимают друг друга и плохо разбираются в приказах своих вождей, разбежится при первом натиске наших испытанных легионов!
- Ты забываешь, однако, - сурово возразил Арбогаст, - что этот самый сброд разбил войска Максима и...
- Не разбил, дукс! {Дукс - предводитель, командир, вождь.} - ответил Арбитрион, - воины Максима сами его покинули. Такую победу одержать легко! Мы же знаем верных наших воинов: они умрут за своего императора!
Последние слова были покрыты рукоплесканиями, и тотчас было выпито за будущие победы.
- Знак Геркулеса на наших значках поможет нам, - строго произнес Флавиан.
- Римлянам легко, - сказал он, - быть непобедимыми под этим знаком, и мы вернем им эту непобедимость.
Они подняли кубки и опять пили за доблестных легионариев императора, но вмешался сам Евгений со своим лукавым видом и сказал:
<например>, около Кавдинских ущелий. Голову <Красса> бросили в парфянском театре. Кесарь и Антоний оба вели легионы с Геркулесом, однако победил из них только один. А мало разве терпели наши воины, еще не так давно, от персов, германцев и готов!
- Мудрость говорит твоими устами, Август, - сказал один из сенаторов, по-видимому, сторонник нашего дела, - но да позволено будет мне. сказать, что твои примеры, в которых проявляется вся твоя всеобъемлющая ученость, не совсем соответствуют нашему случаю. В те дни не вели войн священных, войн за оскорбляемых богов! Теперь - дело другое: на нашей стороне правда и боги; на стороне врагов - ложь и обман. Исход такой борьбы не может быть сомнителен.
Было очевидно, что все присутствующие (за исключением одной, может быть, Гесперии) уже весьма пьяны, потому что, не стесняясь присутствия императора, все начали шуметь и говорить разом.
- Опасность для нас, - вставил и свои слова Гликерий, - не в войсках Феодосия. Опасность для нас сзади, в среде наших таких правителей, христиан, которые готовы жалить нас, как змея, в пяту. Смотрите, как себя держит епископ Сириций! Смотрите, с какой неприязненностью выслеживает из своего Медиолана <Амвросий>!
- А что ж, - добродушно возразил Евгений. - Амбросий ведет себя очень дружески: в моем консистории чуть не ежедневно получались его письма, в которых он выражал мне свою преданность!
"Нет власти, которая не от бога", - а сами устраивают заговоры и стремятся к обману, подчиняют своей власти дух императора, как этот самый <Амбросий> подчинил себе несчастного Грациана!
Всеобщее опьянение развязало всем языки. Кругом много смеялись и шумели, и все готовы были высказать свои самые заветные мысли. Сам император, с явно полупьяным лицом, потеряв всякие признаки своего величия и хохоча, что-то весело сообщал Гесперии, когда наступил конец спорам о христианстве и вере предков. Должно быть, Гесперия сказала ему что-то обо мне, потому что тот вскоре подозвал меня к себе и, когда я поспешно подошел к его ложу, спросил меня несколько заплетающимся языком:
- Я тебя помню, юноша. Ты вчера был у меня в Палатине.{"Палатин - один из семи холмов Рима, заселенный раньше других, где находились храм Аполлона, библиотека". (Прим. Брюсова.)} Хэ-хэ! Я не такой страшный человек, каким кажусь там. Мы с тобой поладим и даже подружимся. Конечно, если ты будешь служить верой... Ну, что, начал свои дела?
Я объяснил, что еще не было для этого времени, так как обязан действовать в согласии со своими коллегами.
- Начинайте, начинайте, - добродушно сказал император, - пора уже! А то скажут, что мы бездействуем. Я сам приду посмотреть вашу работу. Приду пешком. Я - как Август, который ходил по Городу пешком и без спутников. Так действуйте. Утешьте этих жрецов, у которых отобрали их имения. Хэ-хэ! Что им следует по справедливости, то отберется в их пользу, - но только это, ни асса больше! Слышишь!
- А что же им предложить, Август? - смеясь, спросил Флавиан. - Все, что у них есть, они награбили в наших храмах.
- Ну, ну, - возразил император, - неужели же быть немилосердным? Надо и им что-нибудь оставить. Ведь ими они владели чуть не целых сто лет! Да и если мы их слишком прижмем, они возмутятся. Они ведь тоже зубасты, и за ними пойдет много народа.
- Этого не бойся, император, - отвечал Арбогаст. - Если они осмелятся поднять мятеж, я превращу в конюшни все христианские храмы и всех их священников и епископов, вместе с Сирицием, пошлю учиться своему долгу перед империей - в легионы!
- Хорошо сказано, Арбогаст! - веско подтвердил Флавиан.
Но это было сказано почти что в шутку, таким голосом, что никто даже не обратил внимания на слова императора, и все сочувственно наперерыв прославляли смелое заявление Арбогаста.
После этого уж все смешалось в общем шуме и крике. Разговоры о делах и важных вопросах как бы потонули в дружеских излияниях, веселых восклицаниях и шутках. Красивые флейтистки, по знаку Гесперии, сошли со сцены и вмещались в наш круг. Пожилые сенаторы охотно подзывали их к себе и весьма откровенно заговаривали с ними и щипали их. Совсем пьяный император, побагровев и с помутневшими глазами, объяснял Гесперии, что она самая красивая женщина в Городе и во всей империи.
- Брат Юний, ты пьян, - сказал мне сидевший поблизости от меня Гликерий.
Потом я видел, как в триклиний вносили пурпуровые носилки, и дукс Арбогаст настоятельно усаживал в них Евгения, который продолжал твердить, что он, как Август у Мекената, пирует запросто с друзьями. Гесперия пошла провожать высоких гостей, а меня предупредительный Гликерий, который сохранил более самообладания, чем я, отвел в мою комнату и передал на попечение рабам.