VII
Кузьма боялся прийти к Фаине Васильевне слишком рано, так как слышал, что в "хорошем обществе" собираются поздно. Другие гости этого правила не соблюдали, и Кузьма, позвонив у дверей часов в 9, был одним из последних. Маленькая квартирка, где жила Фаина со своей теткой, занимавшейся шитьем на магазины, была переполнена. В единственной большой комнате, где все и расположились, было душно, накурено, шумно. Гости - по большей части студенты и молодые девушки, жившие самостоятельно (одни учились акушерству, другие служили в магазинах и т. д.), - разбились на группы, пили чай стакан за стаканом и спорили ожесточенно.
- Спасибо, что пришли, - бросила Кузьме Фаина мимоходом, - здесь есть и ваши приятели. С остальными знакомьтесь сами. У нас просто.
Фаина тотчас поспешила куда-то. Кузьма остался один в незнакомом обществе. Глазами он нашел Аркадия, но тот что-то кому-то оживленно доказывал. Неловко добравшись до свободного стула, Кузьма сел в уголку, стал прислушиваться к разговору и постарался принять непринужденный вид, что ему удавалось плохо. Ему казалось, что на него не обращают внимания намеренно, и в душе он мучился своим смешным положением: неуклюжего, никому ненужного гостя в дурно сшитом сюртуке, тогда как другие были в простых, домашних костюмах. "Господи боже мой! - думал Кузьма, - зачем я надел сюртук! Ведь Фаина говорила мне, что у них - просто".
Около Кузьмы студенты спорили о проекте нового университетского устава. Юноша в очках неуверенно защищал проект, но большинство горячо его оспаривало. Особенно негодовал студент с гривой нестриженых волос, которого приятели называли Мишкой; он поносил "ретро-градность" правительства и предсказывал, что студенты возьмут в свои руки дело своего образования.
- Довольно нас водили на помочах! - восклицал он. - Молодежь сама укажет профессорам, что они должны читать ей. К черту римское право и всякую схоластику! Мы хотим науки жизненной! А для этого университет должен быть в руках студентов: они его истинные хозяева!
Кузьме эти рассуждения были совершенно чужды, но он всячески пытался показать, что слушает их внимательно, тоскливо чувствуя свое одиночество.
С полчаса Кузьма просидел, не произнеся ни слова. Наконец Фаина, заметив, что гости ее наговорились вдоволь, предложила просить Аркадия что-нибудь спеть. Ее просьбу поддержали. Аркадий сначала "поломался", ссылаясь на то, что он не в голосе, но довольно охотно взял в руки принесенную гитару.
- Извольте, господа. Я вам спою романс, который написал вчера, так, экспромтом, на слова Лермонтова. Романс, может быть, не подойдет к общему оживлению, но веселие - не моя сфера. Я слишком знаю жизнь, чтобы находить веселые звуки. В некотором роде, это будет та мумия, которую древние египтяне выносили на своих пирах со словами: memento mori!
"Господи боже мой! - подумал Кузьма, - как у него все умно выходит! Умеет же человек вовремя и египтян помянуть. Мне бы этого в жизнь не придумать!" (Несмотря на весь свой атеизм, Кузьма не мог отрешиться от привычки к божбе, - и вслух и в мыслях).
Аркадий взял несколько сумрачных аккордов и запел не лишенным приятности баритоном:
Выхожу один я на дорогу,
Сквозь туман кремнистый путь блестит...
Мелодия, подобранная Аркадием, довольно хорошо подходила к словам стихотворения, но певец в своем пении как-то особенно подчеркивал отдельные выражения, словно стремился показать, что все, сказанное поэтом, относит к самому себе.
Что же мне так больно и так трудно... Уж не жду от жизни ничего я, И не жаль мне прошлого ничуть...
Лицу своему Аркадий придал выражение трагическое и, взяв последний аккорд, опустил голову, словно подавленный неизмеримой тяжестью скорби. Иные из слушателей зааплодировали.
- Это вы сами сочинили? - наивно спросила молоденькая девушка со стрижеными волосами.
- Вы спрашиваете о музыке? - поправил ее Аркадий. - Да, я когда-то предавался этому искусству (Кузьма тотчас отметил мысленно красивое слово: "предавался"), но условия моей жизни таковы, что пришлось от него отказаться... Лишь иногда просыпается прежнее влечение... И вот вчера, когда мне было особенно грустно, когда по разным причинам вспомнились все разбитые надежды, сама собой нрошелась мне эта мелодия. Я не записал ее... Позабуду ее я, позабудется она и всеми... И пусть... Так, может быть, и надо...
Аркадий медленно подошел к столу, за которым тетка Фаины разливала чай, и попросил налить себе стакан.
Студент Мишка с растрепанными волосами не выдержал и заявил громко:
- Ну, если пришлось отказаться от музыки, горе еще не велико: забава приятная, но совершенно бесполезная.
Заспорили о искусстве.
- Вы что же, совсем отрицаете и музыку и поэзию? - бойко спросила та же барышня со стрижеными волосами.
Студент посмотрел на нее снисходительно и отвечал нехотя, как бы стыдясь говорить столь общеизвестные истины:
- Не я их отрицаю, а наш век. Первобытному человеку естественно было тешить себя песнями, плясками и раскрашиванием тела. С развитием просвещения человечество отказалось от всего этого, как от детских погремушек. Ребенку свойственно заниматься игрушками, но у взрослого человека есть более серьезные интересы. Забавам он предпочитает дело.
На защиту искусства выступила Фаина:
- Нет, Михаил Петрович, такими словами вы нас не запугаете. Дело делом, а мы хотим и радости в жизни. Мы здесь вовсе не фанатики. Почему в свободное время не почитать стихи и не послушать музыку, если это доставляет нам удовольствие? Вреда от этого никому нет, а радости много.
"Боже! Как она умно говорит!" - почти воскликнул Кузьма и решился вставить свое слово.
- Кроме того, - произнес он громко, - есть стихи с глубоким содержанием. То есть, я хочу сказать, что стихи бывают разные... Вот, например, Некрасов...
Студент с растрепанными волосами повернулся к Кузьме, оглядел его пренебрежительно и, все так же нехотя, как бы обронил несколько уничтожающих фраз в ответ:
- Ну, если кто-нибудь не умеет писать иначе, пусть выражает свои идеи в стихах. Разумеется, если это - идеи прогрессивные. Только надо полагать, что скоро все научатся писать языком разумным, не подбирая разных там рифм, из-за которых смысл частенько страдает. Хорош тоже и ваш Некрасов. Вот у него какая-то там "нарядная" едет "соблазнительно лежа" в коляске, точно коляска - кровать. А все от того, что рифма к слову "ложа" понадобилась.
Случилось так, что все примолкли, слушая "Мишку", и теперь ждали ответа от Кузьмы. Но Кузьма смутился от общего внимания и не находил слов. Он даже весь покраснел от волнения. Фаина пришла к нему на помощь и сказала примирительно:
- Все-таки, господа, Кузьма Власьевич: прав. Может быть, у Некрасова есть неудачные рифмы, но он делает большое и полезное дело. Он нас знакомит с бытом народа. А оттого, что он пишет стихами, его прочтут даже те, которые иначе о народе ничего не узнали бы.
в своем углу, ежели двух слов связать не могу! Подлинно, как говорится: с суконным рылом да в калачный ряд!"
студент пробренчал что-то на гитаре. "Мишка" молча улыбался саркастически. Он был из числа случайных посетителей общества, уже успевшего сложиться за короткое пребывание Фаины в Москве.
Принесли пиво, и общее оживление еще увеличилось.