III
Когда хозяина не было в лавке, пришел Аркадий Семенович: он всегда выбирал эти часы, чтобы заглянуть к Кузьме. Хотя уже наступил конец октября и дни стояли довольно холодные, Аркадий был в какой-то фантастической крылатке, в широкополой, скорее летней, шляпе. Но усы Аркадия были лихо закручены, и лаковые ботинки сверкали.
- Кузьма, здравствуй! "Твоего" нет?
- Папенька вышел. Садись, Аркадий.
- "Папенька"! Сколько раз я тебе говорил, что пора оставить эту купеческую манеру выражаться! Говори "отец" - гораздо благороднее и достойнее. Что ты, мальчишка, что ли?
- Привычка, Аркадий. С детства так приобык. У нас все говорят "папенька". Не все ли равно?
- Нет, не все равно. Свое человеческое достоинство надо отстаивать во всем - ив большом, и в малом. Сегодня ты назовешь отца "папенькой", а завтра позволишь ему тебе подзатыльников надавать, потому что с детства к этому "приобык". Ты с каждым должен говорить, как с равным, будь это твой отец или хоть сам государь император.
Аркадий, сев, закурил папиросу.
- Понравилось вчера у Лаврентия?
- Очень было приятно. Сам знаешь, такое общество не часто приходится видеть. Кругом - одна необразованность. А там собрались люди, которые заняты высшими вопросами. Лестно было даже слушать. Какая образованная эта Фаина Васильевна! Она и Дарвина читала... Аркадий засмеялся.
- Я уже видел, брат, что она в тебе загвоздку оставила. Только берегись, не обожгись на ней. Она сумеет закрутить прочно, так что после и не вырвешься.
- Да что ты, Аркадий! Разве же я... Я и думать себе ничего такого не позволю. Какая же я ей пара? И говорить с ней толком не умею, даже совестно. Я только об том, что приятно было с такой девушкой встретиться.
- Ладно, прикидывайся! Мошна твоего "папеньки" тоже чего-нибудь стоит, всякое образование заменит. Что, за этот год сотнягу тысяч к прежним в банк присовокупите? Или Влас Терентьич, по старине, деньги в чулке и в печке хранит?
Кузьме стало обидно за насмешки над отцом, и он ответил сухо:
- Отцовские деньги - не мои. Я их не считаю. А у меня, ты сам видал, иной раз лишнего рубля нет.
Последние слова Кузьмы заставили Аркадия поморщиться. Стараясь сохранить беспечный тон, - он произнес:
- А кстати, Кузьма, мне как раз нужно лишних рублей десять. Будь другом, выручи, брат. Одну десятку, и я тебе ее верну в субботу.
- Нету, Аркадий, право, нету. Сегодня просил, - не дал.
- А в конторке? Ключи-то ведь у тебя.
- Да нешто я могу брать без спросу.
- А что Дарья Ильинишна? С. Дарья была двоюродная сестра Кузьмы, дочь родной сестры Власа Терентьевича, Марфы; мать Дарьи умерла вскоре после ее рождения; отец, скорняк, дела которого не пошли, спился с кругу и пропал где-то на Хитровом рынке; Дарья жила в доме Русаковых, как сирота, больше на положении приемыша, чем племянницы. Между Дарьей и Аркадием с весны завязался роман, и Кузьма всячески покровительствовал их отношениям. Теперь он ожидал вопроса Аркадия, зная, что и зашел он прежде всего затем, чтобы узнать, когда возможно очередное свидание.
- Что Даша, - отвечал Кузьма, - известно, все то же. Маменька ее шить заставляет, по хозяйству приучает, женихов выискивает. Папенька под сердитую руку каждым куском попрекает. Невеселое ее житье...
Схватив слова "женихов выискивает", Аркадий тотчас начал поучение:
- Как не стыдно сознаваться, что кому-то приискивают женихов! Неужели не прошли те времена, когда женщины сидели у нас в теремах и родители подбирали девке мужа, не спрашивая ее согласия! Русская женщина завоевывает себе свободу, хочет, чтобы брак был свободным актом ее выбора, и пора бы этим элементарным идеям проникнуть и в вашу среду! Дарья Ильинишна должна твердо заявить свою волю, сказать, что она не допустит, чтобы ею торговали, как кипой вашей бечевы. Именно такие индивидуальные акты личной решимости и двигают общество по пути прогресса. Только в том случае, если каждый из нас в своей личной жизни будет отстаивать свое человеческое достоинство, Россия пойдет вперед к раскрепощению, к сознательной жизни масс, к истинной культурности.
Такие поучения, которые Аркадий очень любил произносить, если только находил почтительных слушателей, пересыпанные иностранными, не всегда понятными Кузьме словами, прежде производили на него впечатление подавляющее. Но с недавнего времени, при всем своем преклонении пред Аркадием, он стал относиться к некоторым его словам критически. Попытался он спорить и теперь:
- Тебе хорошо говорить. Ты свободен, у тебя есть образование. А что будет делать Даша, ежели отец да выгонит ее из дому? Куда она пойдет? Ее ничему не учили, ей останется с голода помирать или выйти на Кузнецкий мост.
Аркадий многозначительно возразил:
- Дарья Ильинишна не так одинока, как ты говоришь. Во-первых, я надеюсь, что ты сам никогда не откажешься протянуть ей руку помощи. Во-вторых, она может смело рассчитывать на меня. Познакомившись с нею ближе, я оценил ее личность. Когда она освободится от предрассудков своего круга, она будет достойным членом общества. Таким лицам надо помогать выбиться из подавляющей их среды...
После маленькой паузы Аркадий добавил:
- А когда я мог бы повидаться с Дарьей Ильинишной?
Мне надо было бы с ней поговорить. Да, кстати, может быть, я дам ей полезный совет в ее положении. Ответ у Кузьмы уже был готов.
- Что ж, Аркадий, я попытаюсь это устроить. Приходи завтра, как прошлый раз, туда, знаешь, к церкви Косьмы и Дамиана, так в половине девятого. Авось Даша на минутку урвется. Там и поговорите.
- Хорошо, - медленно произнес Аркадий, - я приду, это - мой долг.
Заговорили о другом. За беседой не заметили, как вернулся Влас Терентьевич. В его присутствии Аркадий сразу потерял свою развязность, встал со скамейки, снял шляпу.
- Да, брат, - сказал Влас Терентьевич, - шапочку-то снять должно. Икона здесь. Тоже - не басурман, поди. Ну, здравствуй, здравствуй. Токмо у нас теперича дело есть. Может, когда другой раз зайдешь. Кузьме, оно, недосуг.
- Извините, Влас Терентьевич, я зашел на минуту. Мне тоже пора в банк. Я сам - человек работающий.
- Ну это, того, дело. Прощения просим.
- До свидания, Аркадий! На днях зайду к тебе. Когда Аркадий вышел, отец угрюмо посмотрел на
Кузьму.
- Не нравится мне, того, этот твой стрекулист. Не дело, оно, в рабочие часы по чужим лавкам шмыгать. И опять же, служит на хорошем месте, а во что одет? Пальтишко ветром подбито. Чай, холодно сердешному.
У Власа Терентьевича была привычка чуть не в каждую фразу вставлять словечки "того" и "оно", которые в разных случаях приобретали самый разнообразный смысл.