20 апреля 1903
Дорогой Валерий Яковлевич
Согласно обещанию, сообщу Вам всё подробно, что произошло у нас в Москве во время Вашего отсутствия. Относительно "Северных цветов" в газетах как-то загадочно безмолвствуют, ни в "Новостях дня", ни в "Русском слове", насколько мне известно, пока не обмолвились относительно них ни единым словом. Что это значит, совершенно мне неведомо. "Грифы" полагают, что это ожидают (их) сборника, чтобы уже затем обрушиться и что это молчание -- затишье перед грозой.
Только в "Курьере" была снисходительно-поощрительная рецензия Курсинского, на которую очень злобствует Пантюхов. Он же передавал мне, что во всех редакциях очень ожесточенно ругают меня за стихи к Вам и к Бальмонту, так что можно ожидать всенародной экзекуции. На днях "Новости дня" напечатали результаты своей анкеты о великих людях. Две вещи в этих результатах меня совершенно поразили. Одно -- как можно признавать и называть великими таких, на мой взгляд, совершенно ничтожных и даже не поддающихся никакому возвеличению людей, как Вересаев, Собинов, Фигнер. Демчинский, которые получили немало голосов, второе -- это о "декадентах": голоса за "декадентов" были выделены редакцией в отдельную группу и общему счислению не подлежали. Наибольшее число голосов получил, к крайнему моему изумлению. Ребиков. и затем только следуете Вы. Бальмонт, Андрей Белый... Кому у нас известен Ребиков и кто эти, подавшие за него голоса -- не понимаю.
таланты. Первый подвиг его на этом пути было то, что он изгнал Хесина вместе с его статьей о Леониде Андрееве. Говорят, что в этом изгнании повинны также Бальмонт и Курсинский, которые возмутились будто бы слишком редакторским поведением Хесина.
Я написал несколько маленьких стихотворений на Пасхе, теперь ничего не пишу, а хожу в гимназию, даю два урока и тревожно мыслю об экзаменах.