Голубкова А.А.: Критерии оценки в литературной критике В.В. Розанова
2. 3. Лермонтов как образцовый поэт в иерархии В. В. Розанова

М. Ю. Лермонтов занимает особое место в литературной иерархии В. В. Розанова. А. Д. Синявский заметил, что для критика «только Пушкин и отчасти Лермонтов <…> несут в себе что-то положительное». По мнению А. Н. Николюкина, для Розанова Лермонтов отличается от Пушкина «импульсивностью» и новой природой образности и художественного видения мира. В концепции Розанова исследователь проводит границу между «связью со сверхчувственным» и «демонизмом». Первое утверждение направлено против вульгаризаторских попыток интерпретации Лермонтова как «героя безвременья», а второе является повторением мифа или средневековой легенды. А. А. Гудкова отмечает, что при всем благоговении критика перед поэтом Розанов весьма вольно обращается с фактами его биографии. Автор статьи объясняет это «синтезом личного чувства … и попытки именем М. Лермонтова одухотворить и верифицировать философскую систему».

Исследовательница выделяет в концепции Розанова следующие положения: «поэтический монотеизм» как идеал недосягаемой для Розанова цельности; гениальность; «чувство природы, естества, человеческой плоти и любви»; «демонизм» как комплекс представлений, связанных с образом «демона»; трансцендентное начало в творчестве. По мнению автора, Розанов мифологизирует образ поэта, оценивая «его воплощенное в поэзии мировоззрение как адекватное собственному». Гудкова рассматривает созданную Розановым интерпретацию как нечто статичное. Однако в целях формирования более или менее объективного представления о точке зрения Розанова на творчество Лермонтова необходимо учитывать и наличие изменений в его отношении к поэту. Выявить эти изменения позволяет подробный анализ критических статей и отдельных упоминаний о Лермонтове.

Интерес к творчеству этого поэта возник у Розанова еще во время учебы в университете. В заметке «Домик Пушкина в Москве» критик вспоминает, что тогда выучил «почти наизусть всего Лермонтова», «”бастуя” от лекций греческого языка».

«Вечно печальная дуэль» - написана в 1898 г. В ней Розанов возражает против разделения литературы на «пушкинское» и «гоголевское» направления, так как при этом не учитывается значение Лермонтова. По мнению критика, «в Лермонтове срезана была самая кронка нашей литературы <…>, а не был сломлен хотя бы и огромный, но только побочный сук». Для доказательства Розанов сопоставляет стихи Лермонтова и произведения Гоголя, Толстого и Достоевского и делает вывод, что все эти писатели «имеют родственное себе в Лермонтове, … они раскрыли собою лежавшие в нем эмбрионы». Критик сравнивает поэзию Лермонтова со скульптурами Фидия: «скульптурность, изобразительность его созданий не имеет равного себе, и, может быть, не в одной нашей литературе». В данной статье Розанов разрабатывает концепцию стихийного начала в творчестве, пересматривая с этой точки зрения свою прежнюю литературную иерархию. Творчество Лермонтова выходит на первый план, потому что поэт «знал тайну выхода из природы – в Бога, из ”стихий” к небу». Критик ставит Лермонтова «по мощи гения» выше Пушкина и считает его поэзию началом всех значительных явлений русской литературы.

«50 лет влияния (Юбилей В. Г. Белинского)» (1898 г.) Розанов причисляет Лермонтова к писателям с «ярко выраженным женственным сложением в душе», которые «все оставили глубокий след после себя». При помощи своей складывающейся теории пола критик пытается объяснить противоречия личности Лермонтова. Для Розанова «рождающие глубины человека действительно имеют трансцендентную, мистическую, религиозную природу», поэтому Лермонтов, а вместе с ним Толстой и Достоевский, внимание которых «постоянно приковано к началу, зиждущему в мире жизнь, - мистичны, трансцендентны, религиозны». Этой способностью к непосредственному восприятию трансцендентного Розанов объясняет появление «седой мудрости» у молодого поэта.

Розанов неоднократно обращается к стихотворению Лермонтова «Когда волнуется желтеющая нива…». В работе «Величайшая минута истории» (1900 г.) критик утверждает, что Бог, которого видит поэт в этом стихотворении, это ни в коем случае не Христос. В другой заметке, цитируя стихотворение Лермонтова «Выхожу один я на дорогу…», Розанов намеренно пишет слово «бог» с маленькой буквы, так как, по его мнению, там говорится не о Христе. По мнению критика, «бессильный и самый ранний абрис» этого бога Лермонтов «назвал ”демоном”, а позднее, любя то же самое, изображая все ту же самую тему, стал называть его ”богом” и начал умиляться». В статье «Из восточных мотивов» (1901 г.) Розанов делает произведения Лермонтова иллюстрацией к халдейским культам. Он приходит к выводу, что «поэт любил звезды не как камни или песок, <…> а как отчасти живые существа, т. е. характерно по-халдейски». Кроме того, лермонтовское умиление «направлено туда, куда было направлено в Халдее, - к Матери, к ребенку, к идеализму материнства и детства».

В работе «М. Ю. Лермонтов» (1901 г.) Розанов сопоставляет Лермонтова и Гоголя, считая их необыкновенными явлениями в истории развития русского духа. Как уже указывалось ранее, и для Гоголя, и для Лермонтова характерно «глубочайшее отвлечение от земли» наряду с умением уловить в действительности «скрупулезное, незаметное и характерное». Оба писателя имели «параллелизм в себе жизни здешней и какой-то не здешней», причем «родной их мир – именно не здешний», оба «были любимы небом, но любимы лично, а не вообще и не в том смысле, что имели особенную даровитость». И Лермонтов, и Гоголь видели то, что недоступно всем остальным, однако эти видения «до того не отвечали привычным им с детства представлениям о религиозном, о святом», что они, испуганные этими бестелесными явлениями, «дали им ярлык, свидетельствующий об отвращении, негодовании: “колдун”, “демон”, ”бес”». По мнению Розанова, поэма Лермонтова «Демон» представляет собой «метафизический и психологический ключ к мифологии Греции, Востока». Критик находит у поэта мифологическое соединение личности и космоса, так как в каждом стихотворении «глубочайше-личное чувство» расширяется «в обширнейшие панорамы, <…> как будто в том, что совершается в его сердце, почему- то заинтересован весь мир». Поэт умеет соединять в единое целое «здесь» и «там», земное и небесное. Кроме того, Розанов отмечает у Лермонтова «чувство собственности к природе», «он как будто знает главные и общие пружины ее».

«М. Ю. Лермонтов», как и работа «Вечно печальная дуэль», в основном посвящена размышлению над идеей стихийного начала в творчестве поэта. Однако в отличие от более ранней статьи, которая рассматривает стихийность в качестве общего принципа развития русской литературы, здесь Розанов обращается к внутреннему миру Лермонтова. Он находит у поэта врожденную способность к восприятию трансцендентного, которое в силу неприятных переживаний было интерпретировано им негативно. Именно эта способность приводит к тому, что в творчестве Лермонтова начинают проявляться черты древних мифов. Разрешение «биографической загадки» Лермонтова Розанов видит в том, что «чувство сверхъестественного, напряженное, яркое в нем, яркое до последних границ возможного и переносимого, наконец, перешло и в маленькую личную сверхъестественность».

«Из загадок человеческой природы»), он приводит творчество Лермонтова в подтверждение своей мысли о религиозной природе «рождающих глубин человека». А в статьях «Величайшая минута истории» и «К лекции г. Вл. Соловьева об Антихристе» утверждает, что «бог» произведений Лермонтова не может быть Иисусом Христом, используя стихотворения Лермонтова как аргумент в споре с христианством. Эти отдельные элементы концепции соединяются в трех статьях, которые интерпретируют поэму Лермонтова «Демон».

«демоном» «слил часть своей души». В сложном и подробном изображении «демона» критик видит «не то быль, не то сказку», для которой не находит параллелей в Библии. Розанов считает сюжет поэмы отражением древних мифов, как бы «зародышем отдаленного культа». Очень важным для критика оказывается то, что этот сюжет стоит «в точке водораздела разных религиозных рек, причем как текущих, так истекших и еще могущих вновь потечь».

Розанов, увлекавшийся древним Египтом, утверждал, что стихи Лермонтова можно проиллюстрировать «египетскими рисунками», ведь у Лермонтова, как и в Египте, «везде – Бог, все – боги». Древние считали рождение божественным, а не демоническим. Однако для современного человека, по мнению критика, грех и пол «тождественны, пол есть первый грех, источник греха». Именно поэтому Лермонтов назвал «демоном» то, что в древности называли «богом».

«… как здесь есть мужское начало и женское, то и “там”, в структуре звезд что ли, в строении света, в эфире, магнетизме, электричестве, есть ”мужественное”, ”храброе”, ”воинственное”, “грозное”, “сильное” и есть ”жалостливое”, ”нежное”, “ласкающее”, “милое”, “сострадательное”». Лермонтов очень хорошо чувствует и выражает в своем творчестве эту связь. Розанов накладывает понятие «мистической физиологии» Лермонтова на способ изображения природы, который интерпретировался им раньше как отражение особого чувства Бога, присущего этому поэту. Теперь критик во всем начинает усматривать сочетание мужского и женского начала: «… везде – тучка и утес, везде – тоска разлуки или ожидание свидания, везде – роман, везде – начало жизни, и небесной, и земной в слиянии». Это значительно видоизменяет концепцию стихийного творческого начала, которое оказывается непосредственно связанным с половым влечением. Так как христианство изменило отношение к полу и присвоило рождению статус «греха», оно становится для Розанова религией смерти. В таком случае Лермонтов, передающий мироощущение древнего человека, оказывается антихристианским поэтом.

В статье «Демон» Лермонтова и его древние родичи» (1902 г.) Розанов продолжает размышлять о мифологическом мышлении поэта, который прозревает в природе «какое-то человекообразное существо». Перекрещивающиеся религиозные реки оказываются двумя точками зрения на «любовь и рождение». Одна, согласно которой они - «начало потоков правды», присуща древним религиям, другая, отмечающая в них «начальную точку греха», свойственна христианству. Лермонтов является точкой пересечения этих религиозных рек, так как у него древнее отношение к полу соединяется с христианским наименованием символа полового влечения.

«Демон телесной красоты и привлечения» побежден Христом, и поэтому «любовь стала физиологической, звезды – булыжниками, животные и растения – бифштексом и дровами». Образовалось «другое небо, полное другими небожителями», которые «теперь удерживают от рождения, более всего грозят за любовь». Но на самом деле, по мнению Розанова, ничего не умерло, переменились только оценки. И творчество Лермонтова, в котором критик находит «атавизм древности», является одним из фактов, подтверждающих эту теорию.

мистического значения пола, складывающейся в этот период. В рамках данной теории Розанов интерпретирует лермонтовское чувство Бога как свойственное исключительно древним религиям. Вследствие этого появляется возможность приписать Лермонтову также и эротическое начало, пронизывавшее отношения древнего человека и космоса.

«атавистический» поэт, воспевающий жизнь, оказывается противопоставленным той перевернутой с ног на голову системе ценностей, которую Розанов усматривает в христианстве.

В дальнейших работах для Розанова по-прежнему остается актуальной религиозность поэзии Лермонтова. Разбирая стихотворение «Сон», критик сравнивает поэта уже не с языческим жрецом, а со «святым ”юродивым” московского времени».

«страшно ранняя потеря вкуса к жизни, любви к действительности, к реальному», «разрыв с людьми, потеря с ними ”родного”». В работе «В. Г. Белинский» (1911 г.) Розанов утверждает, что «Лермонтов, громадою ума своего и какою-то тайной души, был опытнее, старше, зрелее Белинского; хотя фактически и практически знал жизнь, вероятно, еще менее его». Однако причину этого Розанов видит не в идентичности души и пола, а в «какой-то способности посмотреть на жизнь, взглянуть на людей: и в момент понять в них то, что Белинский до гроба так и не понял», то есть в изначальном интуитивном знании.

В эссеистических произведениях Розанова Лермонтов обычно упоминается вместе с Пушкиным и служит для установления некой нормы, с которой сравниваются другие писатели, или для обозначения идеала, который существовал в «золотом веке» русской литературы. Однако в одной из заметок, включенных в книгу «Сахарна» (1913 г.), Розанов противопоставляет Лермонтова не только Пушкину, но и Гоголю. Критик замечает, что если бы Лермонтов не погиб на дуэли, то «Россия получила бы такое величие благородных форм духа, около которых Гоголю со своим ”Чичиковым” оставалось бы только спрятаться в крысиную нору». В этом случае в литературе было бы побеждено «гоголевское» обличительное направление, а «Добролюбовых и Чернышевских после Лермонтова выволокли бы за волосы и выбросили за забор, как очевидную гадость и бессмыслицу». Если ранее в статье «Вечно печальная дуэль» Розанов жалел Мартынова, то теперь выстрел Мартынова назван «проклятым», а сам он «злодеем». В этот период мысль о религиозной глубине произведений Лермонтова снова отделяется от идеи о мистическом значении пола. Кроме того, мнение об идентичности Лермонтова и Гоголя, высказанное в статье «М. Ю. Лермонтов», перестает для Розанова быть актуальным. Критик противопоставляет Лермонтова Гоголю как писателя, который был способен изобразить живые души и «погасить» обличительное направление в русской литературе. Это противоречие объясняется особенностями розановской интерпретации творчества Гоголя. Гоголь второго этапа развития концепции оказывается подобен Лермонтову, а возвращение к первоначальной точке зрения позволяет критику заявить об их полной противоположности.

«Пушкин и Лермонтов» соотношение творчества этих поэтов представлено Розановым как история человеческого грехопадения. Пушкин олицетворяет для критика «рай», то есть состояние гармонического равновесия.

«самим бытием лица своего, самой сущностью всех стихов своих, еще детских, объясняет нам, почему мир ”вскочил и убежал”». Розанов считает, что русская литература «счастливее» и «гармоничнее» других, потому что «в ней единственно ”лад” выразился столько же удачно и полно, так же окончательно и возвышенно, как и ”разлад”». Для критика это очень важно, так как объясняет «моральное, духовное движение» человечества. В этой статье Розанов ассоциирует Лермонтова не с утверждением жизни, как было раньше в рамках теории мистической роли пола, а с ее отрицанием. Поэтому оказывается, что влияние его творчества может быть преодолено: «… какое-то тайное великолепие превозмогает в мире все-таки отрицание, - и хотя есть ”смерть” и ”царит смерть”», но «побеждает, однако, жизнь и в конце концов остается последнею».

В заметке «О Лермонтове» (1916 г.) критик по-прежнему отдает Лермонтову предпочтение перед Пушкиным. Он называет произведения поэта «вещим томиком» и «золотым нашим Евангельицем». В отличие от Пушкина «Лермонтов был совершенно необыкновенен; он был вполне «не наш», «не мы», был «совершенно нов, неожидан, ”не предсказан”». Лермонтов, как считает критик, не удовлетворился бы исключительно литературной деятельностью. По его мнению, поэт «ушел бы в пустыню» и стал бы «духовным вождем народа». В статье 1892 г. «Три момента в развитии русской критики» говорилось, что Лермонтов до конца своих дней не мог освободиться от влияния Байрона, но в этой работе Розанов отказывается от своего прежнего мнения, утверждая, что «Байрон с его выкрутасами не под стать серьезному и чистому Лермонтову». Розанов сопоставляет Лермонтова с Ветхим Заветом, утверждая, что поэт мог бы дать «в ”русских тонах” что-то вроде ”Песни Песней”, и мудрого ”Экклезиаст”», ну и тронул бы ”Книгу царств”, кончив свой творческий путь ”дивным псалмом”».

В «Последних листьях» (1916 г.) Розанов единственный раз высказывается о Лермонтове критически. Произведения поэта названы «стихотвореньицами». Как и все русские писатели (исключение сделано только для Пушкина), Лермонтов слишком мало интересовался Россией. По мнению Розанова, Лермонтову не удалось изобразить настоящий Кавказ, поэт смог передать лишь то, «как «они пили воды в Пятигорске».

«Из седой древности» (1917 г.) говорится о сосредоточенности Лермонтова на вопросах полового влечения, вся его поэзия «есть только преобразование их почти до размеров целой вселенной». В итоговой работе «С вершины тысячелетней пирамиды (Размышление о ходе русской литературы)» (1918 г.) поэзия Лермонтова снова объявляется «звездою», чем-то «сказочным», «невероятным для его возраста, для его опыта». В «Апокалипсисе нашего времени» (1918 г.) критик упоминает Лермонтова как «атависта», «со дна души которого поднялись чрезвычайно древние ”сны”, <…> чрезвычайно древняя истина».

материале русской литературы разрабатывает концепцию двух творческих начал – стихийного и статического. В статьях «Вечно печальная дуэль» (1898 г.) и «М. Ю. Лермонтов» (1901 г.) Розанов интерпретирует Лермонтова как глубокого мистика, человека, способного по своей природе на «уловление иных миров». В то же время критик ссылается на творчество Лермонтова в рассуждениях о мистической сущности пола. Эти окказиональные упоминания складываются в четкую концепцию в статьях «Демон» Лермонтова в окружении древних мифов» (1901 г.), «Концы и начала, «божественное» и «демоническое», боги и демоны (По поводу главного сюжета Лермонтова)» (1902 г.) и «Демон» Лермонтова и его древние родичи» (1902 г.). То отношение к полу, которое Розанов усматривает в древних религиях, оказывается свойственным и Лермонтову.

Поэтому его творчество, которое ранее было для критика «героическим» и «вечно рвущимся в небеса», теперь становится «романом», священным стремлением друг к другу противоположных полов. По мнению Розанова, естественная система ценностей, утверждающая культ жизни и воспринимающая пол как «божественное», была перевернута христианством. Поэтому Лермонтов, обращающийся к прежним ценностям, закономерно становится антихристианским поэтом.

«М. Ю. Лермонтов», Розанов приходит к выводу об их идентичности. Оба писателя «любимы небом», оба имеют глубокую мистическую сущность, хотя и отличаются друг от друга направленностью своей системы художественных образов: у Лермонтова нет ни одного «пятнышка», а творчество Гоголя – это сплошная «кора проказы», покрывающая человека. Однако в «Сахарне» (1913 г.) критик не просто противопоставляет Лермонтова Гоголю, но высказывает предположение, что если бы поэт не погиб на дуэли, то ему удалось бы победить в русском обществе влияние Гоголя. Если Гоголь второй интерпретации Розанова оказывается подобен Лермонтову, то возвращение к первоначальной точке зрения на творчество Гоголя позволяет критику заявить об их полной противоположности. Несмотря на общее критическое отношение Розанова к литературе в 1916 – 1918 гг., имя Лермонтова только один раз упоминается в негативном контексте.

– 1910-х гг. Розанов в основном интерпретирует Лермонтова как «стихийного» поэта. Противопоставление творчества поэта христианству отходит на задний план. Становится возможным сравнить Лермонтова с юродивым, назвать его произведения «золотым нашим Евангельицем», сопоставить его творчество с текстами Ветхого Завета. Несмотря на то, что Розанов противопоставляет Ветхий Завет Новому Завету, сближая первый с древними религиями, при сравнении поэзии Лермонтова с ветхозаветными текстами его прежняя оппозиция христианству становится неактуальной. Все эти колебания у Розанова происходят в рамках одной концепции, что доказывают упоминания о Лермонтове в работах 1916- 1918 гг., которые полностью соответствуют прежним утверждениям критика. Таким образом, в единой интерпретации личности и творчества Лермонтова Розанов создает две версии, представляя поэта то «атавистом», то глубоким мистиком, и в зависимости от выбранной позиции каждый раз возникает иной культурный контекст.

Раздел сайта: