Розанов воспринимает современную ему ситуацию как упадок, прежде всего упадок умственного развития общества, для которого характерны «страшный индифферентизм ко всему серьезному, а также и неспособность к умственному напряжению, продолжительному по крайней мере». Причину этого упадка Розанов видит во всеобщем образовании и сильном влиянии на общество периодической печати. Образование не дает человеку цельных и однородных впечатлений, заставляя все время перескакивать с предмета на предмет, в результате чего человек вообще теряет способность к сосредоточению: «Нервы у всех так долго и так мелко трясли, что они, наконец, стали совершенно не способны ни к какому сильному и глубокому потрясению». Точно так же воздействует на человека периодическая печать:
«Потребность газетного чтения, этой новизны мелких, невнедряющихся и, в сущности, неуслаждающих и ненужных впечатлений, пассивно переживаемых, есть продолжение привычки пассивно же, внимая только (утром) или без углубления прочитывая (вечером), воспринимать серии и серии впечатлений в школьном возрасте». Газеты делают человека неспособным ни к каким убеждениям, поэтому бесполезным оказываются занятия литературой: «… никакая убедительность в наше время не действует: мы все и вечно рассеянны, развлечены, заниматься литературой теперь крайне неинтересно, бесплодно».
В письмах к Леонтьеву Розанов также затрагивает этот вопрос и даже идет еще дальше, предлагая вообще уничтожить среднюю школу: «…кто ненавидит пиджачную цивилизацию средних, сереньких людей, - должен прежде всего желать совершенного уничтожения средней школы, этой переделочной психической машины, которая цельное, полное задатков зерно индивидуального ума, индивидуального характера переделывает у удобную, съедобную, нужную, - но уже безжизненную муку». Здесь недостатком образования является уже не столько отсутствие цельности, сколько прямой ущерб, который наносится человеческой личности, усредняя и вовсе уничтожая ее.
Главное качество современников, по мнению Розанова, – это безжизненность. В них нет ядра, они неспособны творить и действовать: «Та “искра Божья”, которая светится в человеческом образе часто сквозь мрак, его одевающий, сквозь его грубость, необузданный произвол, невежество в этих поколениях, наружно лоснящихся, ничего выдающегося дурного не делающих, как будто погасла, и ее ничто не способно пробудить». Розанов обвиняет своих современников в отсутствии любви, в замене живого чувства холодными словами: «Нет любящего сердца: это – риторическая любовь конца XIX века, искусственный цветок, сделанный в подражание живому, который умер».
Наивысшие достижения человеческого духа – в прошлом. Более того, именно эти достижения, по Розанову, и исчерпали возможности человечества: оно «истощилось в произведении гениального, мудрого, героического – и осталась одна пошлость, которая, просуществовав некоторое время, исчезнет как плесень с лица земли». Это мнение отражается и на представлении о литературе: «… время наше – время ”подделок”, и, так сказать, «маргарина» на всех путях, во всех сферах, в том числе и литературной и политической». В статье «О символистах и декадентах» (1896) именно этим истощением возможностей человечества Розанов объясняет причины появления декадентской поэзии. Он распространяет это явление не только на литературу, но и на все остальные сферы жизни общества: «… мы должны ожидать в более или менее отдаленном будущем, декадентства философии и, наконец, декадентства морали, политики, бытовых форм».
В 1892 г. (статья «Эстетическое понимание истории») Розанов отмечает, что вершиной предыдущего периода развития литературы является творчество Льва Толстого. После него литература должна измениться: «… ей предстоит или повторяться и падать в пределах того же внешнего стиля и внутреннего настроения, или выходить на новые пути художественного творчества, искать сил к иным духовным созерцаниям, чем какие господствовали последние сорок лет, и находить иные приемы, чтобы их выразить». Настоящее же состояние литературы Розанов оценивает как упадок: «…мы живем в промежуточную эпоху среди двух литературных настроений, из которых одно уже замирает, а другое еще не имеет силы родиться».
Также упрекает Розанов современное ему общество в отсутствии понимания истинного значения человеческой личности. Он сопоставляет человека как живое и развивающееся явление с явлением природы: «…в нормальном процессе всякого развития благоденствие самого развивающегося существа есть цель; так, дерево растет, чтобы осуществлять полноту своих форм». Процесс истории этот природный закон нарушает. Человек в идеале должен быть целью истории, но на самом деле он выступает не более чем средством: «…в действительности он есть средство, а цель -- это учреждения, сложность общественных отношений, цвет наук и искусств, мощь промышленности и торговли». Розанов никак не может согласиться с тем, что человек приносится в жертву прогрессу: «Что-то чудовищное совершается в истории, какой-то призрак охватил и извратил ее: для того, чего никто не видел, чего все ждут только, совершается нечто нестерпимое: человеческое существо, до сих пор вечное средство, бросается уже не единицами, но массами, целыми народами во имя какой-то общей далекой цели, которая еще не показалась ничему живому, о которой мы можем только гадать».
Еще одна опасность – это пренебрежение религией, которая одна только может придать человеческой жизни твердость и устойчивость. По мнению Розанова, центр тяжести в современном мире перенесен от служения Богу к служению человечеству, которое обожествило само себя: «… культ служения человечеству все сильнее и сильнее распространяется в наше время, по мере того как ослабевает служение Богу». Человек прислушивается только к своим страданиям, но при попытке их уменьшить парадоксальным образом выходит так, что «чем более пытается человек побороть свое страдание, тем сильнее оно возрастает и всеобъемлющее становится, -- и люди уже гибнут не единицами, не тысячами, но миллионами и народами, все быстрее и все неудержимее, забыв Бога и проклиная себя». Позитивистская попытка осчастливить человечество исключительно при помощи науки вызывает у Розанова опасения: «Наука, как точное познание действительности, не заключает в себе никаких неодолимо сдерживающих нравственных начал, - и, возводя, при помощи ее, окончательное здание человеческой жизни, никак нельзя отрицать, что, когда потребуется, не будет употреблено и чего-нибудь жестокого и преступного».
к ней: «Никакая общая мысль не связует более народов, никакое общее чувство не управляет ими, - каждый и во всяком народе трудится только над своим особым делом». Эти мысли высказаны Розановым в «Легенде о Великом инквизиторе» (1891). Впоследствии он находитсредство противостоять этому процессу распадения общества на отдельные части именно в семье, которая оказывается панацеей от всех бед.
В то же время, развивая в «Легенде…» идею зерна, Розанов указывает на то, что «падение, смерть, разложение – это только залог новой и лучшей жизни». И эту идею он также переносит и на историю: «Так должны мы смотреть на историю; к этому взгляду должны приучаться, смотря и на элементы разложения в окружающей нас жизни». Похожую мысль Розанов высказывает в статье «В чем главный недостаток «наследства 60-70 годов»?». Замечая, что в настоящее время «все идеи суживаются, горизонт становится тесен и люди как будто погружаются в какой-то глубокий колодезь», Розанов предполагает, что в будущем ситуация изменится.
«потерял свое место в мире и, собственно, потерял всякое взаимодействие с ним, кроме денежного, которое его не удовлетворяет; он в этом мире не имеет обязанностей, ему в нем не нужны права, в нем он блуждает и, блуждая, разрушает, потому что ни к чему не тяготеет, не может тяготеть». Социализму как состоянию общества Розанов противопоставляет крепкую семью, хорошо сплоченные сословия и патриархальный крестьянский быт. Нужно восстановить утраченные общественные связи: «… безродные должны получить родство, бескровные духовно – кровь, безотечественные – отечество не в смысле только территориальном, и социализма более не будет». Таким образом, Розанов считает, что человек мог бы повлиять на историю, сознательно выбрав тот или иной путь развития общества. И в то же время Розанов выступает против идеи о том, что человек является творцом истории как целостного процесса. На самом деле «он в ней живет, блуждает без всякого ведения…», постоянно надеясь на что-то и не получая этого. Исторический процесс объективен, и человек со всеми его планами и надеждами является ничем иным, как пассивным орудием истории: «Наши ”проекты”, наши расчеты и ”программы”, наши мечты суть нужные рычаги и блоки, с помощью которых некоторые тяжести поднимаются от земли, другие опускаются на землю для возведения здания, в плане которого вовсе не содержится чертежа этих рычагов и блоков». История гармонична и целесообразна, хотя человеку угадать эти цели практически невозможно: «Быть обманываемым в истории, точнее – надеяться в ней и не получать, есть постоянный удел человека на земле».
Однако смысл истории заключается именно в индивидуальности: «В индивидуальном – основание истории, ее главный центр, ее смысл, ее значительность…». В человеке, в противоположность животному, существенно не общее родовое, а особенное личное. Поэтому, считает Розанов, безуспешными оказались все попытки вывести исторические закономерности: «… эти законы, если они и есть, обнимают самое незначащее в истории; в противоположность природе, где, обнимая родовое, общее, - они обнимают существенное». Однако целое поколение никакого значения само по себе не имеет: «… наше значение обусловливается лишь тем, как относимся мы к вечным идеалам, подле нас стоящим, которые с отдельными поколениями не исчезают». Поколение 1860-х гг. Розанов обвиняет в пренебрежении самостоятельной ценностью человеческой личности. По его мнению, люди этого поколения рассматривали человека всего лишь как средство для достижения каких-то отвлеченных целей.
Одной из основных тенденций своей эпохи Розанов считает стремление к демократизации, под которой он понимает не только стирание граней между сословиями и реформы в управлении государством, но и желание обрести широкую популярность: «…все раскрывается, спешит в толпу, ищет внимания и одобрения».
«Ницше ищет читателей; Шопенгауэр изнывает от зависти, что Гегель имеет слушателей, когда у него их нет; Леопарди, Байрон – все это глубоко демократические умы по своим затаенным стремлениям, несмотря на внешний аристократизм свой». До XIX в. «все замыкалось в корпорации, все затаивалось во внутреннем своем содержании», но теперь «никто не хочет заживо умирать; всякий рвется на солнце бытия, на солнце какого-то всемирного волнения, которое овладело человечеством после того, как оно столько веков прожило уединенной, разорванной на отдельные миры жизнью». В статье «Демократизация живописи» (1897) Розанов приветствует этот процесс: «… единственное основание демократии написано во второй главе книги Бытия, в удивительных словах, предшествовавших созданию подруги Адама: “Не хорошо быть человеку одному”. Вот закон, вот истина, <…> которая констатирует и освящает вечное стремление человека к человеку, вечное слияние их, вечную и священную демократию».
«Два вида “правительства”» (1897) Розанов обращает внимание на новое по сравнению со всеми прошлыми эпохами явление в развитии и существовании литературного процесса – появление читателя, который так или иначе начинает влиять на этот процесс: «Но вот кого нельзя обмануть, кто истинно зорок и кто беспощадно строг – это правитель-читатель. <…> попробуйте не уважить кумиров этой тысячеголовой вас слушающей толпы, не уважить ее предрассудков, привычек, иногда ее сна, ее болезни, - и она вас потрет или причинит вам столько страданий, сколько не сможет и не сумеет причинить совершенно вам чуждое “правительство” чиновников». В этом контексте оказывается положительным качеством полная независимость Пушкина от мнения читающей публики. Розанов в этой статье смешивает две исторические эпохи и противопоставляет Пушкина и Тургенева по признаку зависимости от читательской популярности: «Вспомним, как мало чувствительна была, какую вообще незначительную роль в жизни Тургенева играла ссылка его в деревню за некролог о Гоголе; и какою мучительною болью через его письма, воспоминания, предисловия к сочинениям проходит то простое отчуждение, какое он почувствовал в себе в 60-е годы со стороны читателя».
Историческая концепция Розанова влияет и на его восприятие литературы.
Однако литература способна повлиять на развитие общества и таким опосредованным способом изменить историю.