Отношение Розанова к отдельным писателям и к русской литературе в целом очень тесно связано с его философскими представлениями о человеке и его месте в мироздании. В письме Н. Н. Страхову (август 1890 г.) Розанов признается: «Если к чему я никогда не питал ни интереса, ни любви – то это к историческому человечеству и какому бы то ни было его благу. Человека, лицо – всегда любил, человечество, да и вообще всех, кого не знаю, - никогда». Главное, что интересует Розанова в человеке, – это его личность: «В противоположность животному, которое всегда есть род, вид, разновидность, - человек есть всегда особенное. “Личность” - вот его высшее, глубочайшее определение». Об этом же говорится в статье «О Достоевском» (1894):
«… человек, в противоположность животному, всегда лицо, ни с кем не сливаемое, никого не повторяющее собою; он – никогда не “род”; родовое – в нем несущественно, а существенно особенное, чего ни в ком нет, что впервые пришло с ним на землю и уйдет с нее, когда он сам отойдет от нее в ”миры иные”».
В статье «По поводу одной тревоги гр. Л. Н. Толстого» (1895) Розанов объявляет индивидуализм основополагающим принципом существования человека. Главной особенностью рода человеческого является то, что «человек есть неповторяемое в мироздании, один раз его душа приходит в мир и из него уходит – это есть истина, для всякого бесспорная». Под индивидуализмом человека Розанов понимает «несливаемость духовного лица его и даже, в зависимости от этого, лица физического ни с каким другим лицом и даже вообще ни с чем в природе». Индивидуальность, по его мнению, – это «драгоценнейшее в человеке и в его творчестве». В подтверждение своей теории Розанов ссылается на бесконечное разнообразие почерков – «нет двух человек, которые бы одинаково могли написать хоть одно слово».
Личность Розанов воспринимает как некую целостность, полное воплощение заложенных в человеке потенциальных возможностей. Именно в цельном человеке видит Розанов смысл и цель исторического развития: «Цельный человек – вот идеал истории; пусть не гениальный, пусть даже не очень сведущий, он носит в себе полноту законов своего человеческого существования – вот почему он лучший».
единому образцу. Точно так же главной претензией Розанова к Гоголю в период конца 1880-х – начала 1890-х гг. становится то, что этот писатель мешает свободному проявлению человеческой личности, а главной заслугой Пушкина, наоборот, - уважение к этой личности.
Личность, по Розанову, имеет абсолютную ценность: «… я думаю, что человек прежде всего должен быть “самим собой”, всегда внутренно свободен». Реальный человек важнее отвлеченной идеи: «… можно изменять всяким идеям, но не изменяй живым людям». Розанов даже вступает в спор с традиционными сюжетами русской литературы: «… подлецы, сколько издевались над мольбой “жена – дети; не гоните со службы”. А ведь это самый человеческий крик; ведь разным Акакиям Акакиевичам только это из человеческого и оставалось, вернее – оставлено было».
Необыкновенно важным в это время становится для Розанова религиозное начало, так как ни право, ни политическая экономия, ни другие науки личностью не интересуются, и только в религии открывается ее настоящее значение: «… личность всякая, которая жива, абсолютна как образ Божий и неприкосновенна». Еще очень важным для Розанова оказывается религиозный подход к личности как к целому: «Ни история, ни философия или точные науки не имеют в себе и тени той общности и цельности представления, какое есть в религии». Именно религиозное отношение к человеку и к миру станет одним из основных критериев при оценке Розановым литературного произведения и результатов деятельности писателя.
Главным текстом, причем с точки зрения не столько религиозной, сколько эстетической, Розанов считает Библию: «… всякий раз, когда я встречаю (лишь бы не в проповедях, где все как-то глупо выходит) строку из Библии – она всегда всего лучше бывает; это какая-то чистая, чудная красота, и, прочтя одну строку, хочется плакать о том, что ты не способен к такой красоте, что можешь только понимать и чувствовать ее, но не создавать, что она приходит лишь к тебе, а не живет в тебе».
«Всякий раз, когда я читаю Библию, мне почти гадко и стыдно становится, что у нас были Бальзаки, ”Хромые бесы”, плутоватые авторы “Свадьбы Фигаро” <…>, даже нашего “Ревизора”, скрепя сердце и запрятывая вглубь души свою любовь к нашей милой литературе, я осуждаю».