Венокъ или венецъ *)
Аполлонъ, No 11, 1910
"Пусть поэтъ творитъ не свои книги, a свою жизнь".
Валерiй Брюсовъ.
На венокъ венецъ.
Валерiй Брюсовъ.
Обменъ мненiй о судьбахъ и назначенiи символизма, происходящiй на страницахъ "Аполлона" побуждаетъ меня высказать несколько словъ.
Будучи несогласенъ въ корне со статьей В. Я. Брюсова "О речи рабской, въ защиту поэзiи", невольно выписываю слова В. Я. Брюсова изъ статьи его "Священная жертва'"(Весы No 1, 1905 г.). Вотъ эти слова:
"Мы требуемъ отъ поэта, чтобы онъ неустанно приносилъ свои "священныя жертвы" не только стихами, но каждымъ часомъ своей жизни, каждымъ чувствомъ,-- своей любовью, своей ненавистью, достиженiями и пaденiями".
И я подписываюсь подъ каждымъ словомъ... Въ прекрасной, глубоко-прочувствованной статье А. Блокъ въ сущности говоритъ только это; онъ какъ бы спрашиваетъ себя и насъ, приносимъ ли мы свои "священныя жертвы" каждымъ чувствомъ, каждымъ часомъ своей жизни. Съ другой стороны, В. Ивановъ определенно высказывается въ томъ смысле, что символизмъ не есть только школа въ искусстве. Казалось бы, Брюсову, выступавшему, несколько летъ назадъ, отъ лица русской символической поэзiи со своимъ credo, только радоваться этому совпаденiю признанiя В. Иванова съ собой.
"Символизмъ не хотелъ и не могъ быть только искусствомъ", исповедуетъ В. Ивановъ.
"Мы требуемъ отъ поэта, чтобы онъ неустанно приносилъ свои "священныя жертвы" не только стихами", исповедовалъ В. Я. Брюсовъ въ 1905 году. Оба лозунга открыто признаютъ за символизмомъ нечто большее, нежели литературную школу; въ теченiи, сложившемся во Францiи, какъ литературная школа, а въ Германiи -- какъ новое мiросозерцанiе (къ символистамъ причислялъ себя и Ницше), могло и должно было содержаться нечто большее, нежели разсужденiе о чеканке стиха. Французскiй символизмъ, правда, создался, какъ литературная школа, но германскiй символизмъ слагался не только въ пределахъ исторiи литературы. И важно намъ не то, какъ слагался символизмъ исторически; намъ важно, что такое символизмъ, отразившiйся здесь -- какъ школа, а тамъ -- какъ проповедь новаго мiроощутенiя. Признанiе двухъ крупнейшихъ представителей русскаго символизма въ томъ, что символизмъ не только литературная школа, указываетъ вовсе не на измену заветамъ символическаго искусства, а на характеръ русскаго символизма, оригинально выразившагося.
"Молоткомъ следуетъ вбивать гвозди, а не писать картины. Изъ ружья лучше стрелять, чемъ пить ликеры... Дедушка Крыловъ предостерегаетъ отъ такихъ певцовъ, главное достоинство которыхъ въ томъ, что они въ ротъ хмельного не берутъ". ("Аполлонъ" No 9, стр. 31). Изъ того, что молоткомъ вбиваютъ гвозди вовсе не следуетъ, чтобы я, подвергшись нападенiю разбойниковъ и не имея никакого орудiя, кроме молотка, позволилъ себя убить, не защищаясь молоткомъ только потому, что имъ вбиваютъ гвозди. Изъ ружья, правда, не пьютъ ликера, но ружье въ армiи осуществляетъ две, по существу несовпадающихъ цели: 1) изъ него стреляютъ, 2) къ нему привинчиваютъ штыкъ и действуютъ имъ, какъ холоднымъ оружiемъ. Конечно, не въ томъ красота певца, что онъ не беретъ въ ротъ хмельного; но отсюда не следуетъ вовсе, что певецъ не смеетъ заботиться о своей трезвости; вино, какъ мы знаемъ, ослабляетъ творчество. Чего хочетъ В. Я. Брюсовъ? Не хочетъ-ли онъ, чтобы незащищались молоткомъ, даже когда нетъ иного оружiя; чтобы воины, разстрелявъ патроны и видя наступленiе врага на крепость, лучше бросили бы ружья и сдались въ пленъ, нежели привинтили къ ружьямъ штыки? Или онъ не хочетъ, чтобы поэты боролись съ алкоголизмомъ? Конечно, В. Я. Брюсовъ будетъ отрицать столь явное примененiе толстовскаго принципа непротивленiя злу по отношенiю къ любимому имъ искусству; но выходитъ, что въ данномъ случае именно такое непротивленiе онъ проповедуетъ.
Гете, Данте, Шекспира аристократиченъ не только въ переносномъ смысле, но и въ буквальномъ, какъ была аристократична подлинная наука, подлинная философiя.
Съ середины XIX столетiя возросла демократизацiя знанiй и философiи; целые слои, доселе никакъ не причастные искусству, являлись все более и более законодателями его судебъ; въ настоящую эпоху не кружки эстетически-образованныхъ людей -- активные, участники жизни искусства; демократическiя массы отнеслись къ искусству активно, сместилась линiя развитiя искусствъ; искусство -- въ опасиости.
Развитiе символической школы въ искусстве, какъ и проповедь символизма у Ницше и Ибсена, явились ответомъ на распространяющуюся вульгаризацiю искусства; аристократическiя глубины вечнаго символизма предстали предъ массой въ явной, проповеднической форме: символическая школа въ поэзiи суммировала индивидуальные лозунги художниковъ, (исповедуемые, какъ Privat-Sache), провозглашенiемъ этихъ лозунговъ, какъ параграфовъ художественной платформы; въ демократическихъ кабачкахъ, а не на высотахъ академическаго олимпiйства началась проповедь символистовъ. Первые символисты выступали и какъ теоретики, и какъ художники: "неуловимое" всякаго символа выбросили они на поверхность образа. Въ символизме французской школы "тaйное" всякаго образа, извне отчетливаго, стало "явнымъ" туманъ -- образомъ. Гете извне ясенъ; и только подъ ясностью формы, где-то тамъ, въ глубине, насъ встречаютъ бездонные корридоры "неуловимаго"; Верлэнъ -- извне туманенъ; но подъ туманной оболочкой у него часто сквозитъ простая и ясная мысль. Первый -- аристократъ; второй -- демократъ. Если въ классически законченныхъ формахъ Гетевскаго символизма не встаетъ съ настойчивостью вопросъ о происхожденiи мистической дымки запредельнаго, почiющей на искусстве, то въ утрированно крикливомъ подчеркиванiи такой дымки у позднейшихъ символистовъ этотъ вопросъ встаетъ, а вместе съ темъ встаетъ по новому вопросъ о цели, о смысле Художественнаго Творчества, о месте его въ iерархiи знанiй и творчествъ (напр., религiознаго). Этотъ вопросъ теперь волнуетъ не только теоретика; онъ волнуетъ и художника; разобраться въ задачахъ и целяхъ искусства, независимо отъ сложившихся исторически его формъ, есть ныне вопросъ совести художника, а особенно художника-символиста, въ силу положенiя своего подчеркнувшаго многое изъ того, что прежде замалчивалось, выставившаго явно предъ всеми, какъ лозунгъ, индивидуальныя заявленiя художниковъ прошлаго. Венокъ лaвровый, стыдливо покрывшiй жреческiй венець, символисты сорвали съ себя въ лице Ницше, Ибсена; религiозныя исканiя Бодлера, Верлэна, Уайльда, Гюисманса, Стриндберга, В. Иванова, Блока не заглушить анкетами о свободномъ стихе; въ мученiяхъ со вести, въ борьбе за дальнiе горизонты жизни не только любовь къ искусству проявилась у современныхъ поэтовъ-символистовъ. "Только жреческiй ножъ, разсекающiй грудь, даетъ право на имя поэта" -- писалъ самъ Брюсовъ. Венокъ былъ смененъ на венецъ. На венецъ сменилъ свой венокъ и Брюсовъ, заявившiй определенно:
Горе, кто обменитъ
А вотъ въ статье своей No 9 "Аполлона" онъ именно меняетъ на венокъ венецъ; не хотелось бы ответить ему его же словами: Горе...
Въ проповеднической ноте, проявившейся у величайшихъ символистовъ нашего времени Ницше и Ибсена, въ томъ, что они признаютъ въ художнике творца жизни, мы и усматриваемъ привнесенiе цели, диктуемой искусству: изъ искусства выйдетъ новая жизнь и спасенiе человечества. Это и есть тотъ штыкъ, который привинчиваетъ къ ружью завоеватель-художникъ; въ искусстве кроется религiозное творчество самой жизни, определяющее само познанiе; такъ отвечаетъ развитiе главнейшихъ руслъ современной психологiи и теорiи знанiя: штыкъ дарится художнику философомъ; штыкъ нуженъ; а Брюсовъ въ критическiй моментъ высмеиваетъ употребленiе штыка неудачнымъ сравненiемъ штыка съ ликеромъ. Такъ поступая, онъ рубитъ ветку, на которой сидитъ, отрекается отъ своихъ словъ: ,На алтарь нашего божества мы бросаемъ самихъ себя'.
На алтарь своего божества, веруя въ магическую силу творчества, какъ начала преображенiя жизни -- бросаютъ В. Ивановъ и Блокъ свою деятельность, какъ литераторовъ: они исполняютъ заветъ Брюсова; отъ этого, веримъ, лишь разгорится пламя ихъ художественнаго творчества: В. Ивановъ дастъ еще более совершенные сонеты, Блокъ -- драмы. Но Брюсовъ смеется надъ ихъ жреческимъ отношенiемъ къ искусству.
явленiе; Брюсовъ предлагаетъ остаться и современнымъ символистамъ на той теоретической почве, какую имели подъ собой французскiе символисты. Но признаемся: у нихъ не было никакой теоретической почвы; самый интересъ къ стиху, самыя разсужденiя о форме хороши тогда, когда мы знаемъ, что такое искусство, форма, стихъ; лозунги символистовъ требуютъ философскаго оправданiя и раскрытiя; оставаться на почве исторiи невозможно; сожалеть о томъ, что современные русскiе символисты вышли изъ круга интересовъ французскихъ символистовъ равнозначно сожаленiю о томъ, что человечество вышло изъ первобытнаго состоянiя. Да и кроме того: прiурочивать символизмъ къ Францiи -- узко: ведь Ницше определенно заявлялъ себя символистомъ; а кругъ его темъ несоизмеримъ съ кругомъ темъ, разрабатываемыхъ во Францiи. Символизмъ -- всемiрно-историческое явленiе; онъ весь еще -- въ будущемъ, забивать его во Францiю и измеривать десятилетiемъ жестоко; отъ символизма не останется ничего. "Спросите Верхарна и Вилье-де-Гриффина,-- восклицаетъ Брюсовъ, -- и я уверенъ, что все они скажутъ единогласно, что хотели одного"... Было бы обидно за символизмъ, если бы судьбы его определялись личнымъ мненiемъ Верхарна и Вилье-де-Гриффина. Надеюсь, что символизмъ нечто большее, нежели Вилье-де-Гриффинъ... Стремленiе символистовъ не въ томъ, чтобы разрушить тысячелетiя прошлаго искусства, а въ томъ, чтобы осветить и углубить эти тысячелетiя светомъ будущаго. Эта вера въ будущее и двигаетъ всеми нами, заявляющими открыто, что судьбы русскаго символизма не зависятъ отъ Францiи, какъ независятъ оне и отъ школьныхъ определенiй. Иначе Брюсову пришлось бы согласиться съ жестокой критикой французскихъ символистовъ, напечатанной въ томъ же No "Аполлона" въ статье "Парижскiй дiалогъ". Вотъ что пишетъ авторъ дiалога: "Последовательные символисты не оставятъ творенiй или оставятъ такiя, которыя черезъ сто летъ будутъ читаться только ради любопытства". Символизмъ, понимаемый, какъ методъ литературной школы, обреченъ на гибель: это -- ясно. Неужели Брюсовъ хочетъ гибели символизму? Но Брюсовъ двоится.
"Пуcть поэтъ творитъ не свои книги, а жизнь" -- пишетъ онъ въ 1905 году. "Символизмъ хотелъ быть и всегда былъ только искусствомъ" -- пишетъ онъ въ 1910 году.
Горе, кто обменитъ
Вал. Брюсовъ.
Андрей Белый.
*) Признавая первостепенное значенiе того спора, который поднятъ статьями Вячеслава Иванова и Александра Блока и перешелъ уже въ общую прессу, и желая по возможности всесторонне осветить его, редакцiя переноситъ печатанiе статей о символизме въ хронику: только такимъ путемъ недостатокъ места можетъ быть устраненъ.