Памяти колдуньи
Валерий Яковлевич Брюсов (1873--1924) относился к Лохвицкой с нескрываемой антипатией. "Не припомню сейчас, где (не то в "Труде", не то в "Русском Обозрении") видел я стихотворение Лохвицкой "Сон", -- пишет он в письме П. П. Перцову от 14 июня 1895 г. -- "Я была во сне бабочкой, а ты мотыльком. Мы обнялись и улетели". При этом достоверно известно, что г-жа Лохвицкая в самом деле во сне этого не видала. Что же остается от всего стихотворения? Выражения: утро, бабочка, розы, "как греза юна", мотылек и лазурь? Дурно то, что составился "поэтический словарь"; комбинируя его слова, получают нечто, что у нас называют стихотворением"83. "Слишком много новизны и слишком много в ней старого",84 -- пишет он позднее. Новизну он, видимо, склонен объяснять исключительно посторонним влиянием. В письме Перцову от 19 июля 1896 г. Брюсов говорит, что в русской поэзии стала формироваться "школа Бальмонта"85, к которой причисляет и Лохвицкую. Около двух лет спустя (в январе 1898 г.) в письме Бальмонту он пишет: "Вот новый сборник Мирры Лохвицкой. Согласен, уступаю, -- здесь многое недурно. Но вот я, который стихов не пишет, предлагаю написать на любую тему стихотворение ничем не отличное от этих, такое, что Вы его признаете не отличающимся, таким же "недурным, хорошим". Все это трафарет, новые трафареты поэзии, все те же боги Олимпа, те же Амуры, Псиши, Иовиши, но в новой одежде. Нет, не этого нужно, не этого. Лучше не писать"86. Бальмонт в это время в полном восторге от поэзии Лохвицкой, его восхищение вполне разделяет и князь А. И. Урусов -- знаток и любитель новых французских поэтов. Брюсов же признает ее достоинства с большой неохотой.
Примечательно, что в дневниках он дает ей несколько более высокую оценку, чем в письмах: "Однако ее последние стихи хороши",87 -- записывает он в ноябре 1897 г. Судя по дневниковым записям, по-человечески Лохвицкая ему несимпатична: он излишне придирчив и к ее внешности, и к манере поведения.
Тем не менее творчество ее он изучает довольно серьезно. В его архиве сохранились четыре тома стихотворений Лохвицкой (два -- с дарственными надписями поэтессы). Отдельные стихи отмечены подчеркиванием. К стихотворению "В час полуденный" в III томе он даже приписывает строфу от себя. Прочитать ее, к сожалению, невозможно -- Брюсов пользовался сокращениями; но известно, что это стихотворение он считал одним из наиболее сильных у Лохвицкой, и с этим трудно поспорить.
"Нумерация трех сборников г-жи Лохвицкой может быть изменена без ощутимой разницы. В IV томе ее стихотворений те же темы, те же приемы, та же душа, что и в двух предыдущих. Неужели не скучно поэту повторять самого себя? И какой смысл в этом умножении одинаковых стихов, хотя бы и звучных?"88
Отзыв довольно странный: в IV томе Лохвицкая как раз декларирует отход от прежних мотивов и обращается к религиозно-философской тематике. Естественно, что Брюсову это не близко, но если в чем-то и можно упрекать поэтессу, то уж никак не в самоповторении. Однако с легкой руки Брюсова этот тезис надолго утвердился в литературоведении. Стилистически в IV томе заметно усиление риторической тенденции, которая как раз близка самому Брюсову -- но он почему-то не замечает этого. Ясно, что он хочет сказать: "Не стоит читать, это неинтересно".
В начале 1900-х гг. Брюсов активно переписывается с Бальмонтом. В письмах часто обсуждаются некие магические действия, находящие параллель в творчестве всех трех поэтов: Брюсова, Бальмонта и Лохвицкой, -- и даже связывающиеся в единый сюжет (например, с ролями Мефистофеля, Фауста и Елены Греческой).
На смерть поэтессы Брюсов не откликнулся никак. В 9-м номере "Весов" за 1905 г. содержится лишь краткое сообщение о ее кончине (одна строка). Несомненно, это выглядело как знак "официального" непризнания. Однако нельзя сказать, что это событие прошло для Брюсова незамеченным. Большой интерес представляет хранящийся в его архиве черновик некролога Лохвицкой, озаглавленного "Памяти колдуньи". Судя по обилию правки и вариантов, Брюсов тщательно обдумывал эту статью. В первых ее строках он очень точно, и главное, очень нетипично для модернистской критики определяет основной смысл творчества поэтессы: "Творчество Лохвицкой -- неизменная, неутолимая тоска по неземному, нездешнему". И именно поиском освобождения от "оков бытия" объясняет ее первоначальное обращение к любовной тематике: "Лохвицкая славила страсть за яркость ее мигов, освобождающих "среди тусклости" жизни... Но уже во II томе ее стихов... начинаются иные пути освобождения". Далее идет откровенная фальсификация. "Иные пути", по Брюсову, ведут на шабаш ведьм и далее в ад, к сатане. Заканчивается некролог жутковато: "С этого пути нет возврата. Кто перейдет эту черту, тот должен остаться навек в той стране. Лохвицкая выполнила все, что..." -- далее совсем неразборчиво. Стихи, которые он цитирует: "В час полуденный", "Мюргит", "Колдунья", -- действительно относятся у Лохвицкой к числу лучших (хотя в отношении содержания его выбор очень тенденциозен). В контексте всего, что сам Брюсов писал в те годы о "жизнетворчестве" и при таком понимании окончания земного пути поэтессы, он должен был бы почтить ее память публично, поскольку выходило, что как раз она осуществила его заветные чаяния. Однако почему-то он этого не сделал. Только семь лет спустя в критическом сборнике "Далекие и близкие" он поместил другую заметку о Лохвицкой, названную "некрологом". 89
Печатается по автографу ОР РГБ. Ф. 386. К. 37. No 5. Публикуемый текст есть черновик статьи, которая так и не была закончена. Текст написан карандашом. Прочтение его представляет значительную сложность, поскольку в ряде случаев все варианты отвергнуты автором, и выбрать тот, который лучше передает его мысль, не представляется возможным. Вместе с тем из читаемых осколков складывается текст, вполне внятный по смыслу. Воспроизводим его в той степени, в какой удалось расшифровать. В квадратных скобках даются зачеркнутые варианты, в угловых -- части слов и слова, восстанавливаемые по смыслу.
(М. А. Лохвицкая ум. 27 авг. 1905 г.)
Творчество Лохвицкой -- неизменная, неутолимая тоска [жажда] по неземному, нездешнему.
Что за нравы, что за время
Все лениво тащут бремя,
[Лохв<ицкая> Так] Она говорит это о наших днях. Но [это] те же слова говорит Л<охвицкая> [она во <нрзб.>] все века, если бы жила [живя и любя если бы жила] в любой стране. [Нашей] Современности [она любила] противопоставлять Средневековье, но героиня ее <нрзб.> средневековой поэмы [("Праздник забвения") повторяет все те же слова, как и ее сестра, пришедшая в мир на <нрзб.> тоже <нрзб>] жалует<ся> на
... бесцветные дни
Лицемерных молитв и труда!
[И весь мир казался бесцветным тогда
Утоления этой жажды иного Лохвицкая искала [сначала] в любви [в страсти]. Страсть [на миг Миг страсти на миг] освобождает [душу от условий земного всех условий жизни <нрзб.> внушает иллюзию <нрзб.>] отрешенности от всех условий бытия, [бросает в мгновенное но сладкое забвение. Поэт] И Лохвицкая славила Страсть [как Освободительницу как все] за яркость ее мигов среди тусклости жизни. Но [это освобождение] [но это, совсем] не было [слово] славословие страсти [как] [ради] страсти, [und fur sich] для нее самой. Можно ли обвинять в излишней откровенности поэзию, которая мечтает [-ла] о наслаждениях --
Во тьме потушенных свечей!92
Но будь этот <нрзб.>[стих и то <нрзб.> бездн повторит Лохв<ицкая>] именно. Но уже во II томе ее стихов, вышедшем в 1898 г., начинаются иные пути освобождения. В Поэме "Праздник забвения" (1898 г.) она заглядывается на [шабаш] ведьм. Сам [Средневеков<ый>] шабаш описан еще слишком политературному, без [настоящей] веры в его возможность, [но в нем] но [уже со смутным] [уже в томленье в строфах поэмы уже] есть сознание, что те участницы бесовской пляски были по духу [близки] родными ей, слагательнице поэмы.
"В час полуденный" она рассказывает о бывшем ей искушении. Неведомый [герой] звал ее сл<о>в<но> бы предл<агал> ей. И ее же исп<оведь>
<отно> усн<уть>
<мн> м<ой> п<оследний> д<опет>
Я хоч<у> ум<ереть> мол<одой>93
<Он шепнул мне:>... Полдень близится. Выйдем на дорогу...
<В этот час уходят ангелы поклоняться Богу,>
Потешаемся над ист<иной> и над св<етлым> раем.
<на> этот раз он<а> отв<е>р<гла> искушение:
"Пр<очь> исч<адья>, пр<очь> хули<тели>!" -- Я сказ<ала> строго
<Предаюсь я милосердию всеблагого Бога>... 94
<орений>, сам<ой> слаб<ой> из всех книг Лохвиц<кой>, [сквозь упадок <нрзб.> <нрзб.> красав<ица> Мюргит,95 которую <нрзб.> застиг рано утром в поле Жако. <нрзб.> это она открыла ему, что ее нес с шабаша Сатана, но вдруг "снизу колокол завыл". Сам <нрзб.> Жако донес на Мюргит. Ее ведут на казнь.]
"Мюрг<ит"> он<а> говор<ит> о шабаш<е>. Нак<онец> в V томе это хор<ошо> чувствует собл<азн> не был. Да, Маг коснул<ся> поэта св<оим> жезл<ом, обвитым> змея<ми> И с той пор<ы>, хочу ль отд<аться> чуд<у>... 96
Лучшие созд<ания> Лохв<ицкой> в ее поэ<зии> -- стихи "Мюрг<ит">, "Колд<унья">97-- славят тайное, славят ту свободу, которую власть <нрзб.> И как человек <нрзб.> духами земли и как по<нрзб.> Этого сознания ря<дом> с ним С<ила> Бож<ия> <нрзб.> Богу Церк<овь> Если бы пламя греха... <C> этого пути возврата нет. Кто перешел черту, тот ост<анется> навек в той стране смерти. <нрзб.>
Лохв<ицкая> <нрзб.> выпол<нила> все что...
ПРИМЕЧАНИЯ
84. Там же. С. 69.
85. Там же. С. 78.
86. Валерий Брюсов и его корреспонденты. // Литературное наследство. т. 98. М., 1991. кн. 1. С. 99.
<В. Я. Брюсов>. М. А. Лохвицкая. Стихотворения. Том IV. СПб., 1903 // Новый путь, 1903, No 1, с. 194.
89. См. Брюсов В. Я. Далекие и близкие, М., 1912, с. 148.
90. Стихотворение "В наши дни" (III, 15).
"Праздник забвения" (II, 99).
92. Стихотворение "Я жажду наслаждений знойных..." (II, 86).
"Я хочу умереть молодой..." (III, 32).
94. Цитируется стихотворение "В час полуденный" (III, 65).
"Мюргит" (IV, 99). Его герои -- красавица-ведьма Мюргит и простец Жако, случайно встретившийся с нею и по благонамеренности предавший ее суду инквизиции.
96. Цитата из стихотворения "Магический жезл" (V, 74): "И с этих пор, хочу ль отдаться чуду, // Хочу ль восстать -- но всюду, всюду, всюду // Я вижу знак из двух сплетенных змей".
97. Стихотворение "Колдунья" (V, 67).